|
|
||||
|---|---|---|---|---|
  Старые рабочие считают «пенсию» явлением куда более мистическим, чем даже смерть. Покойный Дед Хасан, в ходе декоративных задержаний последних лет, называл себя «пенсионером». Анатолий Мариенгоф, первый денди русской литературы, в мемуарах описал процесс получения пенсионного удостоверения. Вообще-то распространенный писательский сюжет, однако помню, как поразил он меня именно у Мариенгофа, который – пробор, цилиндр, Есенин, ревущие 20-е – ассоциируется с вечной, блин, молодостью. Эдуард Лимонов, по российским меркам и законам, уже десять лет как пенсионер. Не успел я об этом подумать, как сам Эдуард Вениаминович в постскриптуме к известинской колонке сообщил удивительную по тем же национальным раскладам вещь – что не является пенсионером. Парадокс здесь в том, что Лимонов – главный работяга в русской литературе, знающий множество рабочих ремесел, старый пролетарий по духу и даже интонации. Взять хоть последние высказывания – растиражированное биографом Лимонова Эммануэлем Каррером («Дерьмовая была жизнь, вот так») – это ведь сиплое, сквозь никотиновый кашель, признание старого рабочего, который провожает трудную жизнь с усталостью и равнодушием. А вот в интервью Андрею Рудалеву: «Литература не талантлива и очень тупа». Это на фоне последних собственных сочинений: замечательного романа «В сырах» и фонтанирующих, великолепных сборников стихов. У Эдуарда Вениаминовича есть эта, тоже производственная, проблема: для него литература не слишком почетный old business, он всю жизнь пытался ее перерасти, и на каждом новом этапе открывал: не получается, не отпускает, в отличие от женщин, государств, войн, тюрем, товарищей… В этом высказывании – больше не эпатажа, а досады предварительных итогов. На самом деле, самоощущение старого рабочего – одно, а беспрецедентно удавшийся жизненный бизнес Лимонова – другое. Наверное, едва ли не каждый из нас может добавить к его пяти десяткам книг собственные сюжеты… Шестидесятилетний юбилей Эдуарда Вениаминовича мы (саратовские журналисты, художники и демократы плюс заезжие нацболы) отмечали в баре «Стахановец» у аэропорта. Лимонов был в паре километров от нас, в камере саратовского СИЗО-1, «на третьяке» для особо опасных. Годом позже я взял у него, по протекции Сергея Беляка, первое, по выходу из лагеря, телевизионное интервью. Не так давно я опубликовал на «Свободной Прессе» эссе – о сборниках малой прозы Андрея Рубанова и Михаила Елизарова. Это были два наиболее убедительных и свежих примера прямого литературного родства, но ведь едва ли не каждый русский писатель поколения тридцати- и сорокалетних может быть отнесен к этой, выражаясь по-тюремному, «семейке». Степень родства может быть разной, но вряд ли когда-нибудь перерастет в клановый принцип – облучение Лимоновым как-то органически отрицает мафиозное делание. Появились и «внуки Лимонова», для которых Дед – как зовут Эдуарда национал-большевики – даже не стилистический ориентир, а вечная фигура окружающего пространства, памятник, у которого заявляют пикеты и назначают свидания. Это уже не пенсионные итоги, это – щедрые дивиденды. |
|
Добавить комментарий
 |
|
|
|
