|
|
||||
|---|---|---|---|---|
 В конце прошлой недели мне крепко везло на поэтов – почти сутки в компании с Дмитрием Быковым и – в выходные – автомобильное путешествие в Константиново Рязанской губернии. Самое сильное впечатление очередного быковского визита в Саратов – не только новые его стихи (Быков творит по принципу одного казахского акына, сформулированного в беседе с Давидом Самойловым: «Ты меня всегда переводи, Самойлович. У меня много разных стихов есть: политический, лирический, художественный…»). Но – главным образом – купание классика в Волге при температуре воды 17 градусов Цельсия в районе обновленного Затона. Пока Дима принимал солнечные ванны после продолжительного заплыва, какой-то гюльчатай из областного правительства писал про меня в форуме, будто все крупные люди давно перестали со мною общаться и вокруг «одна мелкотня»… Ну, не знаю – стати нашего классика и без того впечатляют, а уж в полуголом виде назвать его «мелкотней» не решились бы ни атланты античности, ни титаны Возрождения. Что же до поездки на родину Есенина, нас в машине «Хонда» собралось два поэта и два издателя – сюжет сколь традиционный, столь и уникальный в каждой из инкарнаций. Команда поэтов – Андрей Сокульский и Светлана Федорова, команда издателей – ваш покорный слуга и Светлана Бейк (журнал «Территория»). Константиново, надо сказать, не окончательно застывший мемориальный объект – конечно, по местным жительницам видно, что Есенин – их главный кормилец, а по мужским физиономиям, – так и поилец. Однако идиотизм сельской жизни пусть не пышно, но зеленеет: мельтешит и кудахчет какая-никакая живность, клаксонят свадьбы (там к Есенину молодые ездят, как в прочих местах к вечному огню или другим дорогим покойникам). Идет застройка – насколько я понял, рязанские, а то и столичные дачники скупают крестьянские участки и возводят двух-трехэтажки а-ля Рублевка (или наш Усть-Курдюм). Народные промыслы предсказуемы: диски с песнями понятно на чьи стихи и соленые огурцы. Пятисотдолларовые пейзажики, похожие на плохие фотографии и портсигары – Есенин с трубкою на обложке. Были и фляжки того же модельного ряда с набором из четырех рюмочек – даже известная болезнь земляка используется как топливо общего дела. Сам есенинский комплекс легко обойти (не обежать) за два часа. Поскольку главные экспонаты, разумеется, не человеком созданы и собраны. Лес, река Ока, воздух и вообще атмосфера – широты и объемов нездешних. Грибные залежи и запахи, жирные рябиновые ягоды размером с китайское яблоко. Аутентичны родительский домик (точнее, материнская изба – Александр Никитич Есенин на момент детства и отрочества Сергея проживал с семьей дискретно), часовенка на берегу Оки, усадьба Кашиных (помещица Лидия Кашина – прототип Анны Снегиной; их роман мне представляется позднейшей творческой фантазией поэта), церковь иконы Казанской Божьей Матери (первое упоминание о ней относится аж к Смутному времени, но с тех пор храм многократно перестраивался, и сегодня выглядит на начало XIX века – очень заметны вкрапления русского классицизма). В культовых сооружениях угадывается что-то близкое есенинской вере – от языческого христианства до нарочитого богохульства. На часовне Святого Духа, восстановленной рядом с домом Есениных, есть табличка в честь спонсора-восстановителя, но внутри, перед образом Святой Троицы, не горит лампадка. «Свечи в лавке» – лаконичный плакатик сбоку. Пока ходил в лавку, вспомнилось. Вольф Эрлих рассказывает, как в один из последних приездов Есенина в Ленинград они пришли к Клюеву. Николай Клюев – учитель Есенина, в меньшей степени – в литературе, в большей – в актерстве, и в 1925 году поддерживал имидж старца поморского согласия. Есенин: – Николай, можно прикурить от лампадки? – Что ты, что ты, Сереженька! Грех какой… Вон спички. Клюев выходит. Есенин – Эрлиху: – Давай погасим лампадку. Он и не заметит. – Не надо, заметит! – Давай! Погасили. Клюев ничего не заметил. Восстановлены также – впрочем, бережно и с любовью – Константиновская земская школа и домик священника о. Иоанна (Смирнова), где привечали юного Сергея. Собственно, новое для себя о поэте открыть там затруднительно, однако я убедился еще раз, что правы были Мариенгоф, Галина Бениславская и некоторые другие мемуаристы – никаким крестьянином Сергей Александрович, конечно, не был, а «крестьянский поэт» – даже не аналог записи в трудовой книжке, но что-то вроде нынешней партийности для политика, сменяемой легко и регулярно. С юности он вошел в круг сельской интеллигенции – примечательно, что тогда это была активная социальная группа (одного Есенина бы хватило для ее оправдания, а ведь были и другие). Сто лет спустя сельская интеллигенция исчезла не просто как класс, но и в качестве фигуры речи. Вот такой прогресс. Есениноведения в Константинове – минимум (разве что я развлекал своих товарищей больше байками, нежели фактами из жизни классика), зато какое народоведение! Мы с Андреем первым делом отметили девушку в музейной кассе, выдававшую билеты на объекты. Вернее, щедрый ее бюст, живущий богатой собственной жизнью. По тому же параметру мы оценили, переглянувшись, одну невесту – грудь ее, размером не меньше пятого, под свадебным платьем колыхалась, как паруса, ждущие ветра, но саму невесту нисколько не ограничивала в движении и радости. – Кровь с молоком, – вздохнули мы. – О Русь, взмахни крылами!.. Не цитировать же нам было: «Мне бы лучше вон ту, сисястую. Она глупей». А вот диалог в баре базы отдыха «Ока», где в красном углу, как икона, выделялся плакат о воспрещении распития крепких напитков. Со стороны гостей – немного застенчивый юноша и немного загадочная девушка. Понятно, между ними что-то есть, но основное – впереди. За хозяев – барменша: спортивный коричневый костюм, золотые зубы. Юноша: – Нам бы вино… – А вам какое надо? – Ну, мы бы хотели посмотреть, где написано… В меню, что ли… – Я вам и так скажу. Так какое надо? – Ну, это… красное полусладкое… есть? – Есть. Диалог этот длится минут десять и совершенно обессиливает обе стороны. Придя к промежуточным результатам, все замирают в долгой паузе. Зато за завтраком другая буфетчица, постарше статусом, статью и возрастом, дает народоведческий практикум. Мы втроем заказываем кофе, Света Бейк – чай. Чаю просит и тетенька за соседним столом. Буфетчица – Светлане: – Вам зеленый? И – другому столу, еще уверенней: – Чай черный? И получает утвердительные ответы. Получив пакетик, удивленная Света признается нам, что пьет исключительно зеленый чай… Но это было утром, а вечером я прочитал моим друзьям вполне соответствующую настроению вещь, однако – коньяк и возраст! – потеряв пару строф, я скомкал и без того не слишком художественное чтение. А реставрировал память только на обратном пути. Пускай ты выпита другим, Но мне осталось, мне осталось Твоих волос стеклянный дым И глаз осенняя усталость. О возраст осени! Он мне Дороже юности и лета. Ты стала нравиться вдвойне Воображению поэта. Я сердцем никогда не лгу, И потому на голос чванства Бестрепетно сказать могу, Что я прощаюсь с хулиганством. Пора расстаться с озорной И непокорною отвагой. Уж сердце напилось иной, Кровь отрезвляющею брагой. И мне в окошко постучал Сентябрь багряной веткой ивы, Чтоб я готов был и встречал Его приход неприхотливый. Теперь со многим я мирюсь Без принужденья, без утраты. Иною кажется мне Русь, Иными – кладбища и хаты. Прозрачно я смотрю вокруг И вижу, там ли, здесь ли, где-то ль, Что ты одна, сестра и друг, Могла быть спутницей поэта. Что я одной тебе бы мог, Воспитываясь в постоянстве, Пропеть о сумерках дорог И уходящем хулиганстве.           |
|
Добавить комментарий
